М.Белостоцкий. Нескладные слова об Александре Величанском.

Поэт Александр Величанский умер в 50 лет.

Свою смерть он предвидел, её предсказал и ожидал её где-то с пушкинской цифры.

Вне душ. Вне вех. Прошел тот век,
Что рифмовался с человеком.
И мы живем уже поверх
Того, что было нашим веком.
А в этом умираем без помех.

Дополнительные 10 лет его жизни подарила нам и самому Саше его вдова Елизавета Горжевская, которая, понимала подлинную истинную значимость Саши и сумела продлить его жизнь и творчество.

Судьба одарила меня многолетним знакомством с AB через моего покойного однокашника Валерия Швальба еще во время нашего с ним студенчества в МЭИ, т.е. примерно в 1964 году. Для него, как и всей их большой компании, Саша, благодаря замечательной харизме, был центром, источником большинства увлечений — интеллектуальных и повседневных.

AB был очень обаятельным человеком, потрясающе умным и глубоким. Беседы с ним, несмотря на краткость, были для меня в некоторых случаях смыслоопределяющими на долгие годы.

Он обладал поразительным даром так обозначить проблему, назвать явление или предмет (зачастую очень просто), что внутри меня прорастало их понимание или возникала точка опоры для начала размышлений.

Скажем, мучительная проблема идентичности в неблагоприятной социальной среде или этнической идентичности меньшинства среди большинства решалась им введением противопоставления Народ — Население. Всего два слова, но поистине гениальное различение. Русский народ — это не те наши современники, населяющие необъятные просторы — жующие, пьющие, блюющие и завидующие соседям, убивающие таджиков — это Население. Народ состоит из исторических личностей, создавших гениальный язык, Анну Каренину, трио ми минор Шостаковича. Еврейский народ — это не современники, живущие по всему миру, алчущие злата бесстыдные скопидомы или равнодушные обыватели или высокомерные в своей исключительности выскочки — это еврейское Население. Народ — это личности, веками постигающие Тору и создающие мировую культуру.

Кстати отношение AB к этническому в себе, в частности, к еврейству, существенно отличается от такового у Бродского или Пастернака. Вопреки своему этническому еврейству оба, в общем, от еврейства или открещивались или стеснялись. Они причисляли себя к русской поэзии и языку — мы отсюда. Сашина позиция яснее, глубже, честнее.

«Двум народам сродни, я хотел воплотить их несходство
Корни мои напитай их родниковая кровь…» (Б.Ч — 38)

По сути для того времени это была новаторская мысль, теперь ставшая очевидной. Или другая проблема — для нашего поколения, выросшего в атеизме, с трудом обретающего веру, мучительно было видеть раздробленность конфессий, верующих людей озлобленных друг к другу: православных и старообрядцев, гугенотов и католиков, шиитов и суннитов. Совместимость веры и неадекватного поведения плохо объяснимый, малоприятный феномен. Позиция АВ сформулирована замечательно просто: Я — вне конфессиональный христианин.

Этим он отбросил все дрязги, мелочи и выделил основное — Веру (в его случае в Богочеловека). Здесь очевидна внутренняя смелость, свобода. Естественно, по обряду он был и оставался православным.

Или замечательные Сашины ОБОЗНАЧЕНИЯ. Вспомним названия некоторых его книг. Это прямо из книги Бытия:

ВРЕМЕНИ НЕВИДИМАЯ ТВЕРДЬ
ВОСПОМИНАНИЯ О СУЩЕМ 
ВОСПОМИНАНИЯ О СМЕРТИ
МГНОВЕНИЯ ОКА

Они бездонны по глубине, выявляемых ими смыслов, не говоря о стихах. Или это пронзительно тоскливое:

Мне кажется душа
Не видит после смерти

Мысль конкретная и непереносимая. Нам не суждено после смерти увидеть любимых. Невозможно это здесь развивать, но из этих строк возникает понимание души, как реальности, которую можно помыслить и ощутить.

Неочевидный современный феномен невообразимой популярности каких-либо личностей, например таких разных людей, как Высоцкий и Пугачева (но в сущности у тех же людей) он определил и объяснил как обретение Национальных Героев. Очень точно и просто со всеми положительными и отрицательными коннотациями.

Написав предыдущий абзац, я вдруг осознал, что, хотя для самого АВ и мира его творчества, тексты — это самое главное, что от него осталось, то для меня — Марка, пока живущего и вживе, помнящего Сашу, это не так.

Он был работяга и гуляка, любитель любить, невероятно обаятельный, смешливый, ироничный, глубокий, добрый, жалостливый, проницательный, благородный, тактичный, очень чуткий, безжалостно точный в оценках людей (внутри себя) и событий, смелый и чрезвычайно независимый в поведении и поступках. Смягчить его позицию могла только любовь или жалость. Было еще одно притягивающее к нему свойство — неутомимость внутреннего поиска и тяга к новому и, поэтому, с ним всегда было интересно.

Знать не знал я лермонтовской скуки
И поднесь не знаю скуки бродской —
Скуки романтической иль скуки
Интеллектуальной — любопытно:
…………………………………………………………………
Пропустим и заключительная мысль
…………………………………………………………………
В полной тьме —
Рад не рад — а вечно что-то ищешь
Лихорадочно — и пусть не свет, а отсвет
Чуть забрезжит — до чего заманчив
Он для ночки… Где уж тут скучать

До сих пор (через 20 лет) мы с Наташей постоянно, то и дело натыкаемся или цитируем Сашины мысли, поражаясь их провидческой точности.

Живая память современников предполагает в воспоминаниях предельную искренность и ответственность перед будущими читателями. Разумеется, память не заменяет радости от постижения сокровенных смыслов поэзии Величанского, тем более, что они медленно и не сразу раскрываются во времени.

Как настоящий поэт он, конечно был и провидец и пророк.

Когда убили одного,
Все спрашивали: кто? кого?
Когда? С какою целью?
Солдат ли? Офицер ли?

Когда убили десять лиц,
Все вслух позорили убийц,
Запомнив благосклонно
Убитых поименно.

Когда убили сто персон,
Никто не спрашивал имен-
Ни жертв, ни убивавших,
А только наших? Ваших?

Когда убили миллион,
Все погрузились в смертный сон,
Испытывая скуку,
Поскольку сон был в руку.

Воистину так.

Он умел любить в жизни и стихах — любить музыку, поэзию, природу, женщин, друзей

Когда бы был я
Седым буддистом
И подлежал бы
Пасьянсу кармы,
Хотел бы я
Перевоплотится
В мелодию
Чтоб меня играли.

Я балдею — превратиться в мелодию. Так клево.

Или это нежнейшее и всем известное:

Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди.

Или из Помолвки — пронзительно печальное, зрительное

Близ слез, близ вереска, близ чаек,
Стояла церковь и её
Её бывало посещали,
Но бури делали свое:
Сползались дюны все теснее,
Порос песком прибрежный храм –
Рассталась церковь с бурным небом:
Бог стал доступен лишь пескам

О женщине (возвышенно, нежно, прозаично, иронично)

Мне хочется не красоты пустячной
Но чуда, перешедшего за край

Или

А в женской мысли, нежной и незрячей
Я смысла никогда не замечал
Она, как огонек жилья горячий
В ночи без окончаний и начал
Она любого смысла легче-
Не различить её и не отвлечь:
Ночами так округлы плечи
И нечленораздельна речь…
И вечный мрак вкруг женской мысли вечен.

Юбку деве задрав не найдешь ты там дивного дива Дивного дива ища, юбку ей не задирай

Все лиловы сердца. У тебя же — серое сердце
Хоть и в захватанной, но непревзойденной груди

Поэзия АВ обладает по моему непросвещенному мнению одной важной особенностью. Стихи АВ зачастую негладкописны. Они как бы переход от Чайковского сразу Шостаковичу или даже Шнитке.

Бродским наслаждаешься, еще ничего не поняв, а Величанским только поняв и проникнув в суть. АВ мне кажется сам это и объясняет:

Если б заговорить посмели деревья — корявой
Верно была бы их речь, словно молчание их.

Вой, мычанье ли — звук безглагольный, слепой от рожденья —
Удивительно: вдруг преображается в смысл.

Косноязычен огонь. Утробно воды бормотанье. Сколько
бесхитростных тайн мы бы услышали, коль

Стало б словами тепло и смыслом исполнилась влага,
Но откровения их — лишь наводненье, пожар.

И наконец:
«Я всю жизнь выбирал между полной бессмыслицей мелодической цезуры и поэзией смысла, где даже цезура семантически перенасыщена.» ( АВ Б.Ч-32)

Кроме того, меня не отпускает не вполне мне ясная мысль о связи стиля поэзии А.Величанского с фольклором, и не только русским и не только в его чисто фольклорных книгах, вроде Росстани. Мне кажется, существует внутренняя связь между его очень точными погружениями в стихах в народный быт, в эту социально неродную для него стихию, но как бы являющуюся источником столь любимого и ценимого им фольклора.

По мере погружения в столь многообразное и сложное искусство возникает почти физиологическое желание совместно с друзьями насладиться, понять, обсудить и вновь ощутить и мысль и самого АВ. Как, наверное, было бы хорошо хотя бы изредка совместно обсуждать его произведения.

Саша очень рано умер, особенно для тех, кто его знал и восхищался. Постоянно возвращаясь к печальной дате и вдумываясь в её смысл, я понял, что такая смерть была его сознательным выбором способа жить, где главным было писать стихи, а писать стихи он мог, только пройдя через внутреннее перерождение, освобождение от себя бытового и земного. Подлинные стихи появляются на грани жизни и смерти, из ничего, из души, смотрящей в вечность. Поэтому поэт Величанский не берег здоровье, а творил за его счет. Саша много чего написал замечательного. Из моих любимых — это конгениальный перевод рассказов Башевиса Зингера и псалом, законченный АВ в день смерти. (Мне кажется, пока в России никто кроме АВ не смог передать подлинного Зингера. Здесь слилось их обоюдное умение увидеть в земном, бытовом страшное, иррациональное, желанное, высокое и конечно глубокое уважение к телесной любви и её тайне). Псалом, если удастся передать его в виде подлинно сочиненном Величанским, будет жить века.

Мой панегирик я хочу завершить еще одним его провидческим стихотворением, в котором он предвидел эту нашу встречу

Поначалу лишь обрядом скорби
Кажутся нам смерти годовщины.
А чуть позже — юбилейным лаком
Лессируется близких память, словно
Удаляются от нас они, но после
Если хватит незаметной жизни,
В праздник превратятся эти даты,
Оттого ль, что с каждым годом ближе
Мы к ушедшим, оттого ль, что в смерти
Глиняной и вправду мы не видим,
Но предчувствуем рождение второе.